Покачиваясь на мягких резиновых шинах, по Греческому проспекту катила грузовая телега. Правил телегой грек, а тянул телегу битюг-тяжеловес, по кличке Сашка.
Правда, возница был не совсем настоящий грек, а грек сильно обрусевший, обрусевший до такой степени, что греческого в нем было только фамилия Джигарос, да — нос соответствующей формы. Звали Джигароса Егор. Уже несколько поколений Джигаросов жило в Питере, на Песках, в бывшей греческой слободе.
Одет он был, как все ездовые ломовики, в старые брюки, заправленные в голенища сапог, полинялую рубаху и грубый передник с двумя карманами на подоле. Егор уважал порядок: телега у него всегда была исправна, битюг накормлен и ухожен.
Егор сидел на передке, уперев ноги в оглоблю и, опустив поводья, размышлял: «Хороший коняга достался, повезло мне с Сашкой. Бывает, нагрузят телегу под завязку, думаешь, не сдвинет он ее, а Сашка упрется в хомут, и пошла милая… Любо-дорого! А умный какой — все понимает, только сказать не может. Вот и сейчас идет себе сам, и править не надо.
Работай да радуйся, ан нет — начальство говорит, что скоро прикроют нашу артель, на машинах будут грузы возить. Сказали, что Сашку в колхоз отдадут. А ему куда деваться? Хорошо, что пенсия подошла. Что ж, дома буду сидеть, в домино играть во дворе.
А раньше, сколько работы было! Возишь, возишь дрова с Синопской набережной, с барок, по всему Смольненскому району. Милое дело, привезешь дрова, хозяину поможешь разгрузить, а хозяин тебе — десяточку (старыми, конечно). Нынче паровое отопление сделали, какие же теперь дрова.
Вот и вожу теперь овощи со склада в магазины, тоже хорошее дело. В магазине обязательно что-нибудь дадут — огурчик соленый или капустки квашеной на закуску или еще что.
Нет, ну надо же, собираются машинами возить. Машина…да от нее одна вонь: бензином воняет, дымом воняет. Да еще не во всякие ворота въехать может. Вот тебе и машина. А лошадка, то ли дело, овса на ночь засыпал и гоняй целый день, водички только дай, и хоть куда заедешь».
Сашка прервал размышления Егора. Он поднял хвост, издал характерный звук и…
— Т-р-у, т-р-у, — крикнул Егор, натягивая поводья.
Лошадь остановилась. Он соскочил с телеги, взял метлу, лопату, висевшее сзади, ведро, и стал подбирать добро. Закончив, подошел к Сашке, погладил его по холке и сказал:
— Теперь положено убирать за тобой, а то — штраф.
Поехали дальше. Справа показалась Греческая церковь Дмитрия Солунского.
— Говорят, что церковь взрывать будут, — сказал Егор, вглядываясь в знакомое с детства здание.
И он вспомнил, как мальчишкой пришел сюда с отцом, как пронзительно пели в тот день певчие, как сладко пахло ладаном. Тогда он в первый раз причастился и вышел на площадь такой легкий, такой счастливый. От старших он знал, что деньги на строительство церкви всем миром собирали, а теперь взорвать хотят.
«Какой-то зал для концертов будут строить. Что же другого места не найти для этого зала в городе?»
Битюг звонко застучал подковами по камням, затряслись ящики, сложенные на телеге, повозка выехала на мощеную булыжником мостовую Греческой площади. Егор оглянулся на церковь, с этой стороны было видно, что у церкви толпятся рабочие и стоят экскаваторы.
— Ломать будут, — решил Егор, поворачивая налево в сторону Суворовского проспекта. — Надо же, в войну бомба попала, купол пробила и не взорвалась.
Уберег тогда Господь. А теперь ломать будут.
Напористо и неотвратимо наступало новое. Новая жизнь стремительно неслась, обгоняя телегу Егора. Все, что было привычно и понятно с детства, катастрофически исчезало под напором этого нового.
«Старый я, наверное? — думал Егор. — Долго живу. Испокон века были извозчики, а теперь, на тебе, не будет. Как же это так? Что творится?»
На 2-ой Советской, обдавая жаркой волной, их обгоняли машины. Телега тащилась вдоль тротуара, пока они не пересекли Суворовский проспект и не завернули во двор, где находился магазин.
В углу двора рядами были навалены ящики, тут же друг на друге стояли бочки. Пряный запах рассола и подгнивших овощей резко бил в нос. Егор достал из кармана накладные и вошел в магазин.
В кабинете заведующей он отдал накладные и стоял в ожидании. Заведующая, просматривая бумаги, взглянула на него и сказала:
— Егор Васильевич, у нас там супчик сварен, иди, поешь, пока разгружают.
Егор вышел во двор, сказал грузчикам, чтобы начали разгружать, а сам пошел в соседний магазин и купил чекушку. На душе было погано.
Когда вернулся во двор, то зашел в уголок за ряды бочек. Там он огляделся, потом достал из кармана передника бутылку, аккуратно сбил белый сургуч, которым была закупорена пробка, о железный обод бочки и выбил ладонью пробку. Привычным движением он крутанул чекушку так, чтобы содержимое в ней начало вращаться и, запрокинув голову назад, не глотая, вылил себе в рот. Потом из ближайшей бочки взял огурец, смачно откусил от него, брызнув на передник рассолом, и пошел есть суп.
Назад ехали той же дорогой и, когда повернули на Греческий проспект, Егор увидел, как два экскаватора тяжелыми бетонными шарами, описывая дугу своими длинными стрелами, молотили по фасаду церкви. Сыпалась штукатурка, вылетали кирпичи. Егор остановил Сашку.
Толстенная стена церкви не хотела сдаваться, стояла.
Экскаваторы на некоторое время смолкли, потом их моторы снова взревели, теперь они били одновременно, оба шара ударяли в одно место.
После нескольких таких ударов стена дрогнула и поползла битым кирпичом на булыжную мостовую. Образовалась обширная брешь.
— Н-о-о! — крикнул он, Сашке, впервые хлестнув его кнутом, и поехал, не оборачиваясь.
