Вероника Воронина. Родовое древо

Перевернутое дерево

Я наконец-то выкинула мамин фикус! Так и не смогла его полюбить. В уютной обыденности растения было нечто удушающее. Мама давным-давно привезла мне отросток, как всегда, не спросив согласия: «У меня хорошо растет, у бабушки такой же был». И, смеясь, добавила: «Наше родовое древо».

Почему я терпела так долго? Фикус успел вымахать аж до потолка — еле умещался на подоконнике в огромной кадке и закрывал половину окна. Даже смотреть на него было тесно. Казалось, разросшееся растение — теперь уже действительно дерево — душит, высасывает из воздуха свет. Зато семейное древо!

В общем, собралась и вынесла тяжеленную неуклюжую кадку в подъезд — забирайте, кому приглянется. А спустя всего пару часов увидела перевернутое дерево на газоне — форма в очередной раз победила содержание: забрали кадку, а не растение. Его корни торчали вверх. В этом была внутренняя правда: какой род, такое и родовое древо.

Когда я днем раньше сообщила семье, что собираюсь замуж, то получила проклятие вместо благословения. За то, что сама выбрала, сама решила — не спросилась, не отчиталась. Хотя и лет мне уже немало, чтобы чужое мнение и тем более разрешение спрашивать; и живём — в разных городах! — в Центральной России двадцать первого века, а не при Домострое и патриархате. А обыденное семейное мракобесие все то же — прокралось в список вечных ценностей.

Сначала мама без предупреждения начала военные действия: «Я не разрешала! Не смей самовольничать!» С размаху началась массированная атака: «Если сделаешь это, лишу наследства! Подам в суд!». Подключились тяжелая артиллерия и танки: «Заплачу психиатру, чтобы тебя признали невменяемой и недееспособной». Папа также присоединился к силовой операции: «Не буду поздравлять с помолвкой. Раз не слушаешь мать, с таким мерзким характером ты не заслуживаешь ничего хорошего». И продолжил зачистку: «Все равно он бросит тебя через год. Кому ты нужна такая!»

Вот такое «приданое» я получила. Проклятие это ведь что? По словарю, «словесная формула, содержащая пожелание зла, ругательства. Крайнее, бесповоротное суждение, отторжение». Другое название для грубости и хамства, оскорблений и угроз. А хороших слов — благословений — у этого рода для меня не нашлось.

Сквозь слезы и ярость пришли и встали защитной стеной спокойные ясные слова: со мной так нельзя! Вот тогда я, наконец, и выкинула «родовой» фикус.

Древо жизни

В поисках утраченной радости еду на ярмарку мастеров. В таких местах, полных живых и теплых вещей, обычно и глазам приятно и на душе светлеет.

Обойдя ярмарочную площадь, возвращаюсь к палатке с филимоновской игрушкой — тульскому народному промыслу. Рассматриваю с теплотой и нежностью.

Из-за прилавка приветливо улыбается маленькая старушка в платочке. Перед старушкой, позади торжественного парада пестрых красавцев, — простые глиняные заготовки, белые, как ее платочек. Мастерица расписывает их живыми теплыми красками: красной, желтой, зеленой. И рождаются радостные солнечные звери и птицы с длинными шеями: медведи, олени, индюки, петухи.

Насмотревшись на расцветающую под пальцами красоту, перевожу взгляд на сам прилавок.

— Скажите, а вот это что такое? — показываю на обнимающуюся пару: барышня в длинной юбке колоколом, разудалый кавалер в лихой шапке.

— Любота, детонька.

— Любота?

Старушка принимается рассказывать о глиняной парочке, а от них перебрасывает мостик к древним корням филимоновского промысла. У нее цветистый, сочный говор — как у сказительницы былин. Пробую незнакомое слово на вкус, рассматриваю и трогаю яркие фигурки. «Любота» звучит невероятно мило. Слышится в этом душевность, сердечность. Любование и облюбовывание. Есть и в этом слове и в самих филимоновских игрушках — во всех! — уютная архаика, доброе домашнее язычество. Будто смотришь на изображения духов-покровителей дома или семейные обереги.

Замечаю, что изображений Люботы несколько, и все разные. Есть «просто» Любота: пара танцует-обнимается. Очень тепло на них смотреть. С легкостью верю, что такие фигурки были талисманами, хранителями для любящей пары и дарились на свадьбу. Вторая Любота с ведрами: у обнимающейся пары ещё и коромысло на плечах — одно на двоих. Это, должно быть, о том, чтобы «в горе и в радости» делить все поровну, помогать друг другу и поддерживать. А третья Любота явно про семейное изобилие и благосостояние в доме: у барыни в руках каравай, а у кавалера — курочка. Все три Люботы чудо как хороши.

Старушка тем временем речёт как реченька течет.

— А сам-то дед Филимон, слышь-ко, дюже непростой-то был. Допрежь того, как к нам прибился да нашей глиной-синикой занялся, люди глаголят, с царской-то каторги убег, а того ране богомазом слыл! Эко диво — и там и там доспеть! Вишь ты, руки-то у него были наособицу — и лик божий писать и промыслу нашему начало дать. Оттого, ты глянь-ко, — сколь много лет минуло, а свет-то от поделок наших по сю пору идет! Будто на солнышке сидишь и кто по головушке гладит. Даже каторга не возмогла того известь.

Вволю напитавшись от солнечных парочек душевным теплом, перевожу взгляд дальше по прилавку.

— А это что такое?

— Древо.

Я еще не видела таких сложных сюжетов среди архаически простых филимоновских игрушек. В центре действительно дерево, как ось, на которую нанизано все остальное. У основания ствола примостилась маленькая Любота, а на ветвях чего только нет! Птицы, звери, плоды, детские фигурки. Даже солнце! И тут до меня доходит: это же Древо Жизни! Любуюсь им, и столько сердечной радости разливается по телу! Словно чувствую благословение, идущее сквозь века.

Вспоминаю о предстоящей свадьбе. Вот что мне нужно для нового начала! Поставлю на место фикуса.

---