Сижу на ковре в середине комнаты и играю в кубики. Мне 3 года. В прихожей хлопает дверь. Приехала бабушка – сгорбленная, сморщенная старушка. В её руках сумки с вареньем, пирожками и яблоками. Она отдает их маме, разувается и идёт ко мне.
Садится рядом на ковер. От бабушки пахнет чем–то кислым и старым. Она протягивает ко мне руки. Я их боюсь. Как будто они из тонкой, мятой бумаги с коричневыми пятнами. А еще, ее руки всегда холодные. Даже летом.
Бабушка тянется, я отползаю назад. Она передвигается по ковру и зовет:
– Шура, лапушка, иди к бабе!
Отодвигаюсь, пока не упираюсь в шкаф.
Вот холодные бабушкины руки ловят меня и тянут к себе. Выворачиваюсь, убегаю к маме на кухню и прячусь в её халат.
Бабушка медленно встаёт с ковра, идёт за мной:
– Где же наша девочка?
Опять этот запах.
Мама готовит суп у плиты. Бабушка наклоняется ко мне, и хочет обнять. Пугаюсь и кричу:
– Убери, убери свои гнилые руки!
– Ах, – мама хватает меня за плечи, – нельзя так говорить!
Она смотрит мне в глаза, я реву и вырываюсь.
–Ничего, она маленькая. Наверно напугала, – бабушка наконец-то уходит в комнату.
* * *
Хлопочу на кухне. Мне тридцать шесть. Нужно приготовить обед, отвести сына в поликлинику, заскочить в аптеку за жаропонижающим, купить хлеб, молоко и яблоки. Еще проверить домашку.
Звонок в дверь – мама приехала. Разувается в прихожей, тяжело дышит. Последний год так быстро устает. Опять что-то принесла, разбираю ее пакет.
– Мам, ну зачем солянка? Все есть, – убираю в холодильник стеклянную банку с пожелтевшей пластмассовой крышкой.
– Вдруг Лиза захочет. Сегодня готовила, – мама разглаживает и складывает пакет, прячет в свою сумку.
– Чай хочешь? – собираю грязную посуду со стола, сметаю крошки в ладонь.
Мама медленно садится на табуретку, кладет руки на стол. Указательные пальцы развернуты в сторону кисти, до конца не выпрямляются. Когда ее руки успели так измениться?
Вспоминаю бабушку. Она умерла прямо в день моего рождения. Мне тогда исполнилось семь. Родители поехали на похороны, а я сидела у соседей. Мама плакала до похорон, и после. Долго еще плакала. Я тогда считала, что бабушка старуха, а ей было столько же лет, сколько сейчас маме. И эти руки. Уже позже я узнала, что бабушка болела. А тогда…
* * *
– Бабуль, а чем от тебя пахнет? – на колени к маме забирается младшая дочка.
– Не знаю, – мама пожимает плечами, – наверное старостью.
– А я тоже буду старая? – внучка заглядывает ей в глаза.
– Ты долго будешь молодая.
– А такая, как ты буду?
– Будешь, но не скоро.
– Что у тебя с руками? Сломанные? – малышка показывает на скрюченные пальцы.
– Устали, – мама убирает руки со стола.
– И мои устанут?
– Нет. Твои не устанут.
Уголки маминых губ расползаются в странной улыбке, она отворачивается к окну.
* * *
Открываю глаза. Когда люстра выплывает из тумана, поворачиваюсь на бок. Мне 68. Опираюсь рукой о кровать. Нужно выпить лекарство. Шарю по тумбочке. Что-то падает, наверно очки. Только б не разбились.
Беру с блюдца половинку таблетки, стакан с водой. Через 10 минут должно стать лучше.
Сегодня вторник, день рождения Кати, младшей внучки. Вспоминаю ее макушку с тонкими волосиками, пахнущую карамельками и озоном. Как она смеется! Как будто звонит сто колокольчиков. И хочется жить.
Нужно доехать, обязательно нужно доехать до сына. Сейчас станет полегче. Вот, уже 150 на 100. Медленно сажусь на кровати, ищу ногами тапки. Опираюсь о стену – лучше подстраховаться.
На кухне держу чайник под краном. Руки дрожат, белые как бумага. И синие вены. А откуда эти коричневые пятна? В прошлом году их не было. Надо сходить провериться. У кого-то тоже были такие. Уже не помню у кого.
Катя, Катюшка моя. Ее ручки пухленькие, с ямочками возле пальцев. И пахнут конфетами. Такая сладкая. Хочется обнять ее и не отпускать. Дышать, дышать карамельными волосами и озоном.
Кто сейчас захочет меня обнять? Уже никто. Противно обниматься со старухами, от которых пахнет старыми тряпками. Только бабушка сейчас бы меня обняла.
Когда мы встретимся, я не убегу. Я больше не буду убегать от тебя. И ты меня за все простишь.
