20.01.2023      373      0
 

Евгения Белова. Фантазёр


Заковыкин Андрей Егорович, помещик среднего достатка, но хлебосольный и только что поженившийся, любил попить чайку из самовара, а потом, прохлаждаясь на веранде, покурить трубку и поговорить с кем-нибудь, лучше с человеком рассудительным, о жизни. Так сидел он однажды с соседом своим, помещиком Никудыкиным, и, выпуская изо рта лёгкое колечко дыма, внезапно произнёс:

— Я тут в журнале новость одну прочёл про короля Чешского – Рожемберга. Прелюбопытнейший был король – умный, в военных делах дюже сведущий, но без всякой фантазии.

— А на что умному королю фантазия?

— Ну как же! Было у него три сына. И всех их он звал Витеками.

— Как же он их различал?

— Так я о том же и говорю. Они у него под номерами шли – первый, второй и третий.

—Поди ж ты! У нашего люда тоже с фантазией не ахти как, но чтоб каждого сына Иваном? Помилуй бог!

— Вот и я о том же говорю. У нас противу этого короля любой помещик своих детей может с фантазией назвать.

— Это как же это, с фантазией?

— А так. Положим, назвать их так, как дни в календаре идут. Первенца на «П», как понедельник, другого на «В», как вторник, и далее, уж сколько их народится.

Сказано – сделано. Стали у него появляться дети, все дочери. Каждая рождалась пухленькой, курносенькой, белокурой и голосистой. Девочки росли пригожими и смешливыми, очень одна на другую похожими. Старшую звали Пелагеей, среднюю Василисой, а младшую – Сонечкой. Ходили они все до самого отрочества в белых платьицах колоколом, в вороте собранных. А в вороте у каждой была ленточка продёрнута: у Пелагеи и ленточка тоже на «П» была – пурпурная, у Василисы – васильковая, а у Сонюшки – серенькая. Так что застраховал со всех сторон себя Заковыкин от ошибки их перепутать.

Родители на своих дочек не могли налюбоваться. Пелагея пылала пурпуром подобно пиону. Василиса веселилась вообще, а всякий вторник в особицу, Сонюшка, сонно смотрящая, слыла скромницей.

Евгения Белова. Фантазёр

Дни шли за днями, а годы бежали. Носили уже девушки другие платья, взрослых фасонов. Ленточки с ворота перекочевали в пышные причёски, у каждой свой цвет остался. Формы барышень менялись быстро и неуклонно, так что отец стал всерьёз подумывать о замужестве дочек. И каждую желательно выдать за человека достойного, богатого и обладающего для мира в семье нежными чувствами.

Только где такого взять? Жили они, можно сказать, в глуши, а таких женихов за много вёрст не встретишь, да и со смотринами задача не из лёгких – балы были редкими, и то зимой. А на дворе ещё стояла осень. Можно было бы и дома смотрины невзначай устроить, да вот как нужного человека в дом залучить? Заковыкин даже спать стал хуже. То и дело подушки сбивал от бесконечных поворачиваний. А тут жена возьми и скажи ему, что, видно, не миновать им четвёртого ребёнка, может, даже девочку. Бедный Андрей Егорович совсем голову потерял. И больше не потому, что четырёх дочерей сложней выдать замуж, чем трёх, а совсем по другой причине. Заглянул он в святцы и обмер. Там не только что имени ни мужского, ни женского не нашёл, а и самой буквы «Ч», как будто её в русском языке не было. «Не иначе, — думает, — её искоренили, потому что на неё Чёрт называется». И в самом деле, на слуху-то имена на «Ч», которые он в жизни слыхал, да в журнале вычитывал, были всё басурманские.

Совсем загоревал бедный отец семейства от непосильных задач на его голову свалившихся. Ведь если положил себе за правило детей соответственно дням недели называть, так уж надо держаться, и как-нибудь безболезненно эту «Ч» обойти, а дальше будет проще. Однако придумать ничего не мог и решил посоветоваться с батюшкой.

Отец Василий был мудр, но со святцами не поспоришь.

— Назови ты, Андрей Егорович, своё дитё, как хочешь. На «Ч», так на «Ч» в доме величать будешь, а запишем под именем православным. И тебе, и дитю хорошо будет.

— Да уж думал я так же, батюшка. Всё ерунда какая-то получается. Кроме «Чадо», «Чудо», «Чрево» да «Чтиво», и ещё «Чело», ничего в голову не лезет. Получается, значит, что дитё ни мужеска, ни бабьего пола будет значиться, а мне этого позорища не надо.

— Эк вы сами себя со своей фантазией подставили! Уж если нечистый кому пакость хочет совершить, то уж во всех вариантах старается. Но мы, перекрестившись, что-нибудь да придумаем, неровен час.

Думал батюшка, думал, и вдруг его осенило.

— А назовите, милостивый государь, на эту букву всех своих собак, какие есть. Авось отвяжется.

У Заковыкина вновь фантазия взыграла. Всех своих и крестьянских собак, даже престарелых, велено было строго-настрого только на букву «Ч» называть. Назвать-то было не трудно – Чурка, Чегодай, Чайник – всё годилось. Одно только плохо – кроме щенков ни одна собака нового имени не признавала.

Собаки, лишённые своих имён, почувствовали свободу. Теперь уже грызлись и дрались между собой смело, зная, что хозяева их не остановят, как прежде, грозным окриком. Собаки грызлись, а люди помалкивали. А то вдруг хозяину в голову новая мысль придёт – все свои души, какие ни есть, тоже на какую-нибудь букву переименовать.

Тем временем осень на дворе становилась всё более плаксивой. В окнах потемнело, наводя тоску, дороги развезло по обочинам, и у дочерей настроение перешло в сплошные капризы. Ни ленточки, ни платья, ни фортепьяно их больше не радовали, коли на них смотреть и их слушать было некому. Стали барышни чаще топать ножками. Сердце родительское совсем изошлось – куда теперь, по каким гостям по таким дорогам поедешь?

А тут ещё конфуз случился. Проезжал мимо имения Заковыкина уездный исправник по государственным делам. Хоть он был и исправник, и дело было государственное, а дороге всё равно, перед кем расстилаться, как скатерть, а кого задержать по незнанию. Завяз экипаж его в огромной глинистой луже на самом подъёме. Господские люди, видя такую беду, бросились кучеру на выручку, а исправника отнесли, чтоб не испачкался, под ручки в барский дом.

Заковыкина от исправничьего гнева спасли только наливка вишнёвая да икра осетровая, грузди в сметане и рассказ о том, почему в его имении всякая собака на «Ч» называется. Однако исправник оставался строг и перед отъездом приказал помещику в его угодьях дорогу наладить. Хотел Заковыкин приказать дорогу загадить, но тут опять его фантазия разыгралась.

— Что тебе теряться, мил человек? Коли кто застрянет перед твоим домом, может оказаться полезным гостем, дочкам на развлечение, а может, и на замужество.

И приказал Андрей Егорович ту лужу слегка углубить, так чтобы либо ось сломалась, либо рессора лопнула. И сейчас любого седока, который застрял, в барский дом доставлять. День ждёт, другой ждёт, уж и хмуриться стал, видя, как дочки от тоски всё сильнее ножками об пол топают. И вдруг удача. Попалась в ловушку бричка, на ночь глядя. Сей час по дому забегали, дверями захлопали, скатерть застелили и всю её блюдами загромоздили. Наливку успели из подпола вытащить к тому моменту, когда в гостиной гость ожидаемый. Только при свете уж больно неказистым он оказался. Сам длинный, как верстовой столб, руки из рукавов на треть вылезают, ножки тоненькие, бородка жиденькая, волосы в седину, а кожа в желтизну. Делать нечего. Хоть и неказист гость, а угощать надо, чтоб разговорился, кто он, откуда, есть ли доход и чем занимается. Наливка гостю очень по душе пришлась, разговорился быстро. Только хозяев оторопь взяла, потому как он дантистом оказался:

— А коли зуб гнилой – его, конечно, выдрать надо. Это надо с умением, смотря, где зуб растёт. Если спереди, беру щипцы номер три, зуб так легонечко зажимаю, но не отпускаю, хоть больной орёт, как резаный, и начинаю тот зуб раскачивать в разные стороны. Раскачаю, как следует, и дёрну. А ежели зуб позади сидит, тут номером три не обойдёшься. Тут уж номер пять или шесть нужны, у кого какая челюсть. Я сейчас покажу…

Дантист полез в свой саквояж, с которым не расставался, и достал чудовищный пыточный инструмент.

— Дамы, если эти щипцы увидят, вмиг в обморок хлопаются. Слабые созданья…

И так дантист своим рассказом под наливочку упивался, что не заметил, как Пелагея побледнела, Сонюшка стала совсем серой, а Василиса вовсе выбежала вон. Наконец доложили, что бричку из лужи вытащили и вымыли. К этому времени дантист пришёл в бесчувственное состояние, в связи с чем его подняли, как фарфоровую вазу, и в ту бричку перенесли.

— Слава богу, — сказал себе Заковыкин. – Авось, дантисты парами не попадаются. Подождём ещё.

Подождал до следующей тьмы, а там доложили, что в луже коляска застряла, и в ней – непонятно кто, но усатый. Помещик решил загодя стол не накрывать, и посмотреть, кто таков попался, а там уж, как судьба решит. Вскоре принесли на весу под белы рученьки, как исправника, что-то огромное, усатое и с хриплым голосом. Стало это что-то разматываться, и Заковыкин с ужасом увидел, что из вороха тёплой одежды показалась старуха с длинным носом, под которым были такие же длинные чёрные усы с проседью. Попоили старушку чаем с малиновым вареньем и отнесли в обратном порядке в пострадавшую коляску.

Только задумался Заковыкин, стоит ли яму дальше углублять или так оставить, как докладывают, что застряла пролётка, а в ней два молодца сидят и дорогу нечеловеческим языком проклинают. Это были два брата. Один – поручик, другой – подпоручик, которые ехали тёмной ночью от дальней тётушки к дальнему дядюшке, по слухам – богатому.

Всё семейство помещиково и домашний пёс Чучело поднялись на ноги, засуетились, и вскоре был накрыт ужин получше того, чем потчевали дантиста. Барышни, разумеется, лучшие свои наряды надели и каждая свою ленточку в причёску вплела. Братья всем пришлись по душе – и развесёлые, и песни поют, и ручку целуют, и на гитаре задушевно играют. Под ту гитару даже Чучело подвывал. Вино лилось рекой. Андрей Егорович, как солдат на посту – сам не пьёт, гостям подливает и всю правду об их состоянии выпытывает, да никак не поймёт, богатые юноши или не очень. Сели играть в карты. То поручик, то подпоручик, что ни кон, проигрывают, но банк продолжают метать без устали.

— Это дело, — потирает руки Заковыкин, — знать, денежками их бог не обидел.

И неведомо ему, что все эти деньги были выиграны молодцами в соседнем городе, и скоро им придёт конец. Молодцы же тем временем наслаждались общением с барышнями и наоборот. Прелестно играла в юных руках гитара, звучали душевные песни, вызывающие в чувствительных особах слезу, рассказывались бойкие истории, томно закатывались глазки, пели в клетках канарейки. Колыхались занавески, в воздухе раздавались звуки неведомо откуда доносившихся поцелуев, скрытых от родителей, царило всеобщее оживление, словно солнце сквозь тучи прямо в дом проглянуло и трава зазеленела.

Пышнотелая Пелагея пела и пунцовела.

Василиса вновь вовсю веселилась.

Сонюшка стала само совершенство.

Заковыкин с ног сбился, хорошо это или не очень, надёжно ли такое общение. Решил подождать, когда пролётку починят. Если молодые господа соберутся тут же в путь, значит – люди положительные и честные. К тому же дядька богатый. А там знакомство можно и поддерживать. Но вот пролётку починили и вынесли на хорошую дорогу, а молодые люди и не думают уезжать. Стал Андрей Егорович намекать – одно дело пострадать от непогоды, другое – быть непрошеными гостями в приличном семействе. Уж стерлядям и поросятам окончился счёт, пироги стали тоньше, канарейки, свиристя, охрипли, а гости и не думают уезжать. Барышни к папеньке – ведь не все песни допеты, не все игры играны, не все истории рассказаны: «Позвольте, папенька, им ещё погостить».

Только однажды под утро вдруг Чучело залаял, а Сонюшка стонала и слезами сокрушалась. Узнали родители, что обе старшие барышни с блестящими офицерами сбежали в неизвестном направлении.

Заковыкин строгим голосом приказал беглецов нагнать и разлучить.

— Сей же час тарантас снаряжайте и в погоню!

— Барин, — сказал кучер, — снарядить-то можно, да как нам через тую лужу на ём проехать?

Заплакал Заковыкин горькими слезами, заклялся впредь фантазировать, а четвергового ребёнка своего назвал на букву «Ф».


Ваш комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Для отправки комментария, поставьте отметку, что разрешаете сбор и обработку ваших персональных данных . Политика конфиденциальности