В мастерскую старого сельского художника-самоучки шёл девятилетний Саша. Он твёрдо решил посвятить себя живописи, а Семён Макарыч был единственным в селе, кто мог научить изобразительной грамоте.
Саша открыл скрипучую дверь и увидел учителя. Тот сидел за крохотным столиком и пил чай.
— А, Сашка! Вот и ты. А я уж тебя жду. Ну заходи.
— Здравствуйте, Семён Макарыч.
Новоиспечённый ученик скинул рюкзак и начал выкладывать краски и кисти.
— А я для тебя уж и задание придумал, — сказал старик, допивая чай. — Обучу тебя, станешь великим художником…
— Семён Макарыч, а задание-то какое? — не утерпел Саша, готовый приступить к уроку.
— А вот видишь натюрморт? — учитель указал на деревянный куб, на котором стоял горшок. — Вот то, что видишь, то и рисуй… Оно с натуры, конечно, сложней, — вздохнул он и с пафосом продолжил: — Но натура мастера воспитывает. Вот и Чистяков говорил: «Творчество художника состоит в умении погрузиться в действительность и извлечь из неё глубочайшую правду».
Семёну Макаровичу, видимо, очень нравились такие фразы, и он даже немного замечтался, глядя в потолок.
— Семён Макарыч… — оборвал его мечтания ученик.
— Эх. Потом будешь меня благодарить, — и старик страстно заходил по комнате. — Ты, главное, работай. Я научу тебя всему, что сам умею. Других-то учили, а я сам всё на собственной шкуре испытал. Ночи не спал, горы сворачивал!
Раскатистый от вдохновения голос достиг высоты и умолк. Саша ещё раз собрался задать вопрос, но опять не успел.
— Оно ведь самому сложней. Но в результате так даже лучше выходит.
— Семён Макарыч, а с чего начинать-то?
— Начинать… Начинай с чего-нибудь, потом чем-нибудь закончишь. Начинай с начала.
— А где ж оно, начало?
— В нашем деле главное — почувствовать, — и он величественно поднял руки. — Вот ты почувствуй этот натюрморт. Чувствуешь?
— Нет.
— Эх… Ну ничего, — протянул, успокаивая и себя, и ученика, Семён Макарович. — Главное — практика. А практика, как говорил Леонардо, всегда должна быть построена на хорошей теории. Пропорции — главное, мой друг! — добавил учитель и сделал такое серьёзное и умное лицо, на какое только был способен.
— А…
— А как ценили пропорции древние греки!
Саша снова открыл было рот, но…
— Ты запоминай, пригодится, — бросил учитель и вновь принял важный вид. — Я много знаю про искусство, что ни спросишь — всё расскажу. Даже академики удивлялись, хотели грамоту вручить. Но звания у меня нет должного. Но не в знаниях, мой друг, дело, а в званиях! М-м, да… Так о чём я? Ах да! Римляне многое заимствовали у греков.
— А го…
— В первом веке до нашей эры возникает новый стиль. В композициях больше широты и пространства, — движения учителя стали сильнее и размашистей, речь — уверенней. — А как великолепен акведук в Сеговии!
— Скажите, а…
— А вот Средневековье больше думало о религии. Сейчас я расскажу тебе о романском стиле…
— Я хо…
— В основе романских соборов находится базилика. Готи…
— Извините, а как горшок рисовать?
Тут Семён Макарович вспомнил про ученика и прищурился, глядя на натюрморт.
— Вот видишь, там что-то круглится?
— Да ну! Где? У меня не круглится.
— Ты рисуй. Оно придёт. Готический стиль известен своими утончёнными соборами, ну хотя бы собор Нотр-Дам-де-Пари. Так… — он в размышлении почесал бороду. — Потом у нас Возрождение. Отцами Возрождения считаются живописец Брунеллеска, скульптор Мазаччо и архитектор Донателло…
Саша, конечно, не знал, что Донателло на самом деле был скульптором, Брунеллески — архитектором, а Мозаччо писал картины, но он и внимания не обратил на эти имена — начинающего художника сейчас интересовало только одно: как нарисовать горшок. И, не имея нужных знаний, он провёл прямую горизонтальную полоску вверху, другую такую же внизу, соединил их двумя волнистыми линиями, повторяющими очертания горшка, и приступил к цвету.
— Семён Макарович, посмотрите. У меня не получается.
— А-а! «Малого достигает художник не сомневающийся!» Так говорил Леонардо. Тебе сомневаться полезно. Посмотри на горшок. Цвет такой… ух! Просто рвёт! Рвёт?
— А меня не рвёт.
— Ну так это пока. Ничего. Оно сначала тяжело, а потом легче будет. А сейчас, я думаю, следует поговорить о голландцах. Например, Хода Класс Вильям рисовал завтраки. Питер де Кок… нет, Кук… забыл… Коф! Нет, постой, сейчас вспомню… Хок… А! Вспомнил! — он ударил себя по лбу, улыбка застыла на губах и постепенно начала исчезать, глаза глупо забегали по комнате, будто стараясь разыскать, не написана ли где фамилия. — В общем, изображал дворики. В двадцатом веке в… хм… ые годы, — художник кашлянул ровно на том месте, где говорил про годы, и Саша не разобрал, — в Париже возникает импрессионизм. Писарро говорил: «Счастлив тот, кто может разглядеть красоту в обычных вещах!» Вот и тебе, мой мальчик, нужно в этом горшке разглядеть прекрасное! Вот ты учись у меня, и будешь любые вещи рисовать так же хорошо, как и я.
Саша отложил кисть.
— Ну вот видишь, славно поработал. Устал? Так это ясное дело. Живопись так просто не даётся. Ну так ты не отчаивайся. Оно придёт. Чайку, небось, хочешь? Это можно. Я тебе про сюрреализм расскажу. Учись. Будешь отрадой для родителей. А потом, может, на весь мир прославишься. Ты уж тогда не забывай меня.
Саша любезно отказался от чая. Когда мальчик вышел из мастерской, быть художником ему уже не хотелось.