Помдеж меркурий. Капитан Капкин

— Товарищ младший сержант, а почему вас опять в наряд поставили?
— Напросился.
— Зачем?
— Понравилось.
— Где? На свалке? Что здесь хорошего?
— А в роте?
— Много чего, например телевизор. Кормят еще. А можно вопрос?
— Можно Машку за ляжку. В армии говорят «разрешите».
— Разрешите… А вы домой в «гражданке» или в форме поедете?
— В «гражданке».
— А форму?
— С собой возьму, в огороде на чучело надену.
— Отдайте мне китель! Пожалуйста! Не надо на чучело!
— Понял. Есть отдать китель!

* * *

Часа три назад, до обеда, когда солнце еще висело над краем леса, мы с Меркурием прибыли на городскую свалку, прозванную кем-то ради смеха дальним артскладом, следить за тем, чтобы машины из чужих частей и гарнизонов не выбрасывали мусор возле нашего военного городка. Можно сказать, поставили нас с Меркурием охранять подступы к нашей части.
Меркурий — это рядовой по фамилии Меркурьев. Имени его никто не помнил, и даже на вечерней поверке старшина роты прапорщик Лесков выкрикивал:
— Меркурий!
— Я! — бойко отзывался новобранец Меркурьев.
Его призвали в армию три месяца назад, а я, младший сержант Соколов, увольняюсь завтра. И в наряд напросился, чтобы не торчать последний день в роте.
Сыро, холодно.
Я пошел бродить по ближайшим полям и околкам, высматривая в траве оставшиеся грибы. Пусто, ничего. Недалеко от свалки пасется чья-то корова. Ботало, сделанное из цилиндра мотоциклетного двигателя, гулко отзывается при каждом ее шаге. Странно, откуда она здесь? Ближайшая деревня километрах в двадцати. Неужели забрела?
— Холодно тебе? — спрашиваю я корову. — Ну, ничего, зато мух нет.
Корова огромными глазами смотрит мимо меня.
Я иду обратно. Приближается время обеда. Меркурий разжигает костер.
— Там корова, — говорю я Меркурию. — Слышишь ботало?
— Какая корова?
— Черная такая, с выменем.
— Там, что ли? — Меркурий показывает в сторону городка.
— Нет, за околком.
Меркурий поворачивается и идет к березовому околку, оглядываясь, как бы спрашивая: можно?
— Стой! — я кричу. — Куда? Назад, душара!
Меркурий останавливается:
— Можно?
— Можно козу на возу!
— Разрешите на корову посмотреть?
— И все?
— Все.
Я думаю, врет он или не врет. И решаю — врет.
— Ну, иди.
Он поворачивается, идет через поле, спускается в лощину, огибает кустарник, его спина замелькала в околке. Я слежу за ним, пока он совсем не скрывается за деревьями.
Я смотрю на небо. Серое небо начинает темнеть, солнце повисло над дорогой. Скоро обед, думаю я.
И пускаюсь бегом вслед за Меркурием. Быстро мелькает полынь, осторожно, здесь спуск, я бегу к околку и уже у кустов вижу в стороне Меркурия. Он пробирается к тому месту, где я видел корову. Значит, не врет. Я останавливаюсь тяжело дыша, срываю травинку. Если потереть ее в руке, ладонь становится мыльной — это «татарское мыло».
— Меркурий! — кричу я. — Иди в городок — обед!
Он кивает и идет к шалашу.
— Только скорее, дождь, наверное, будет!
Он опять кивает и быстрыми шагами идет в сторону городка.

* * *

— А телефон на хрена приволок?
— Комендант дал.
Я кручу ручку телефона и говорю в трубку:
— Алло, Ласточка, Ласточка, ответь, я Солнышко.
Меркурий смеется.
— Я не понял, телефон-то зачем? Линия же оборвана.
Меркурий пожимает плечами:
— По уставу положено.
— А пожрать?
— Молоко и батоны.
— Годится.
Я залезаю в шалаш, сажусь на бушлат, достаю батон, откусываю хрустящую корочку:
— М-м-м, какой свежий! Вкусно! Все хочу спросить, ты что-то в наряд по свалке зачастил?
— А что? Помдеж по свалке — это не так уж плохо, — говорит Меркурий, протягивая мне пакет молока, — гораздо лучше, чем копать картошку под дождем. Если не замечать вони, свалка — самый лучший наряд, сам себе командир. От помдежа по свалке не так далеко до помдежа по роте.
— Философ, ты бы в мусоре поковырялся, — говорю я Меркурию.
— Зачем?
— Так, для вида.
— Комендант все равно не приедет.
— А если приедет?
Я допиваю молоко, вылезаю из шалаша, бросаю пакет, затем цепляю его носком и пускаю вперед.
— Меркурий, держи. Дай на ход!
Меркурий кидается, переигрывает пакет на другую ногу и выдает пас. Я разбегаюсь и бью. Пакет, сделав дугу, отлетает прилично, врезается со звоном в кусок стекла у дальней кучи мусора.
— Гол!!! — орём мы в один голос.
— Меркурий, ты как?
— Еще бы пожрать.
— А после молока?
— Нормально.
— А у меня что-то живот крутит.
Я возвращаюсь в шалаш, кутаюсь в бушлат и смотрю, как в другом конце шалаша гнездится Меркурий. Пусть покемарит. Хорошо, что мы сейчас не в роте, думаю я.
Цивильно поели, дремлем. Потом Меркурий сбегает за картошкой, пожарим.
Начал накрапывать дождь.
— Ты это… не спи… — говорю я Меркурию, закрываю глаза и улыбаюсь.
Господи! Да ведь все, все! Сегодня мой последний день в армии. Последний! Больше не услышу команды «Подъем!», не буду ходить строем в столовую и обратно, не нужно больше надевать противогаз, слушать политинформацию и…
И тут на меня нахлынуло. Слова сами выстраиваются в предложения, просятся на бумагу. Я достаю блокнот: «Мы возвращались с дальнего артсклада…»
— Меркурий, спички! Зажигай, держи так.
Я пишу быстро, сокращая слова. «Мимо проносились машины… Мы не были сумасшедшими, просто научились радоваться мелочам… Мы валялись в траве, пекли картошку, стреляли из лопат по проезжающим машинам…»
И вдруг Меркурий говорит:
— Последняя.
— Что?
— Спичка последняя.
— Точно?
Меркурий трясет пустым коробком.
Я прячу блокнот и сильнее закутываюсь в бушлат. Хороший получился отрывок, мелькает в голове, и я опять начинаю думать о завтрашнем дне, как встану позже всех, побреюсь, возьму у старшины свою домашнюю одежду, наглажу брюки и, подхватив сумку, выйду за ворота части. С этими приятными мыслями я засыпаю.
Мне снится поезд, вокзал родного города, дом, лестница в нашем подъезде на четвертый этаж, дверь открывает мама.
— Мама, — говорю я и обнимаю ее. Она плачет.
— Все хорошо, — говорю я. — Мама, это Меркурий.
Меркурий вытягивается и говорит, отдавая честь:
— Товарищ мама! За время моего дежурства происшествий не случилось.
Потом мама идет на кухню, начинает собирать на стол, а мы с Меркурием идем на балкон, но вдруг оказываемся в машине.
Водитель говорит:
— Корову я потерял. Мужики, вы корову не видели?
— Нет, — твердо отвечаем мы.
— Ладно, — говорит водитель, — я ухожу, но вместо меня придут другие.
И точно, вместо него появляются две девицы.
— Мальчики, развлечься не желаете? — спрашивает одна девица.
— Чё? — слышу я голос Меркурия.
— Не желаете развлечься, говорю?
— Чего-чего сделать?
— Раз-влечь-ся!
— Мы не, мы спим, — это опять Меркурий.
Я открываю глаза, соображая, приснились мне голоса или действительно кто-то приходил.
— Меркурий, — спрашиваю, — кто здесь разговаривал?
— Да суки.
— Кто?
— Девки какие-то приходили молодые.
— Ага! Это интересно. И что?
— Я их послал.
— Как послал?
— Идите, сказал, мы устали, спим.
— Молодец!
Я мотаю головой — может, еще сплю. Потом смотрю на Меркурия, пытаясь понять, что за метаморфоза с ним случилась за неделю. То местную дурочку Дуньку возжелал, аж в драку лез, нарушая устав караульной и гарнизонной службы, то…
— Ты дурак? — спрашиваю я Меркурия.
— Ну их, вдруг заразные.
— А Дунька?
— Это другое…
Я закипаю:
— ЭТО у них у всех одинаковое! А-а-а, я понял! Чуйства, мать твою! Сердце не позволяет вставить налево.
— Страшные они были.
— Тебе их что, маме показывать?! Нет, Меркурий, ты не дурак, ты — орел! Я перед командиром роты похлопочу, чтобы тебе ефрейтора присвоили. Отличный солдат! Пример другим! Стойкий дух! Смотрите — отказался вступить в половой контакт на боевом посту, предпочитая дрочить ночью в туалете. Герой хренов! А меня ты спросил?
— Я же не думал…
— Вижу, что не думал!

* * *

По дороге едет командирский УАЗик, за рулем которого сидит вчерашний дежурный по части капитан Капкин. Рядом прапорщик Шлык. Я начинаю беспокоиться. Не хватало еще за день до дембеля на какой-нибудь чепухе залететь. Так, что было вчера? Ну, не пришел на ужин это ерунда. Не вышел на вечернюю поверку — тоже не страшно. Пьянок и самоволок вчера вроде не было. Может, что еще?
Машина останавливается. Шлык, с трудом справляясь с дверью, выпрыгивает из УАЗика и кричит:
— Сержант, иди сюда!
И тихо добавляет капитану:
— Не бойся — мировой парень.
Я иду медленно, соображая, отдавать честь или нет. Решаю не рисковать и прикладываю ладонь к голове:
— Товарищ капитан, дежур…
Капкин морщится:
— Перестань. Ты завтра увольняешься?
У меня отлегает от сердца.
— Увольняюсь.
Капкин отворачивается от меня, молча разглядывает профиль мусорных куч, вздыхает и тихо говорит:
— Сразу к делу. Обстановка такая. Завтра из отпуска приезжает моя жена. Я ее, конечно, люблю, соскучился и всё такое, но за две недели ее отсутствия истратил весь запас семейных презервативов. Кондонов, попросту говоря. Так получилось.
Капитан опять молчит, потом добавляет:
— Сам я их купить не могу, так как меня каждая собака знает. И ещё каждая собака знает, что моя жена, дочь командира части, уехала на две недели в отпуск. Прапорщик тоже не помощник. Остаётся…
Он протягивает мне деньги и коробочку:
— С меня причитается, ну, бутылка там, до станции довезу. Выручишь?
Я беру коробочку, читаю: «Презервативы „ЭРОС“. С усиками. Доставят наивысшее удовольствие». С упаковки в соблазнительной позе улыбается пышногрудая блондинка.
— Как тебе девочка? — спрашивает Капкин.
— Супер!
— Вот и у меня такая же была, — вздыхает он.
— Ну-ка, дай посмотреть, — протискивается Шлык. — Правда, хороша. Кстати, на сей счет есть правдивая история. Тут одна подруга моей жене жалуется: меня, говорит, на пляже какой-то жлоб изнасиловал, а на суде сказал, что я лежала голая, в вызывающей позе. Что, теперь и полежать нельзя? Может, я и не его ждала вовсе.
И ржет. Капкин улыбается:
— Ну что, поедешь?
— Да.
Я забираюсь в машину и кричу Меркурию:
— Остаешься за старшего.
Он кивает головой и показывает, чтобы я привез что-нибудь поесть. Я пожимаю плечами, мол, как получится. УАЗик разворачивается, мы едем в военный городок молча, останавливаемся возле аптеки.
Я выпрыгиваю из машины, по привычке озираясь, не видно ли где патруля, и захожу в аптеку. За прилавком стоит молодая девушка, даже слишком молодая, наверное, сразу после медицинского или какого там училища, так что я начинаю краснеть, когда лезу в карман и протягиваю упаковку:
— Мне нужны такие же.
Она тоже краснеет и тихо отвечает:
— Таких нет.
— Что же делать?
— Возьмите другие.
— Спасибо, других не надо, — я выхожу из аптеки, отрицательно верчу головой на немой вопрос Капкина и запрыгиваю в машину.
— Хреново, — говорит Капкин и заводит мотор.
— Может, в части у санитарки спросить? — предлагает Шлык. — В аптечке, кажется, должны быть.
— Я не пойду, — говорю я.
— Почему?
— Интересно, спросит она, а кто от тебя в роте залететь боится?
— Откуда в боевой аптечке нашего солдата гондоны, в смысле презервативы? — спрашивает Капкин.
— Я вроде видел…
— С усиками?! У нас же не американский спецназ!
— Мало ли, — говорит Шлык и как закричит:
— Стоп! Глуши!
— Какого хрена! — ругается Капкин.
— Вспомнил! ТРАХТЕНБЕРГ!
— Что?!
— Молчи и радуйся: у нас в общежитии один лейтенант презервативы коллекционирует.
— А почему Трахтенберг? — спрашиваю я.
— Прозвали так. Трахает все, что движется. Иногда даже когда матери к солдатам приезжают, так он и к ним подкатывает.
— Поехали.
— Подождите, — говорю я, — а может, он использованные коллекционирует.
— Зачем?
— Ну, в конвертик складывает презервативы и подписывает: «Этим я трахнул мамашу рядового Сидорова. Два раза. Позы номер шесть и четыре». И дата.
— Идиот.
— Почему? Мысль-то интересная.
Капитан снова заводит машину, и мы едем к общежитию. Перед общежитием Шлык опять долго борется с дверцей, наконец справляется, вылезает, буркает на ходу: «Я сейчас». Я иду за ним. Мы поднимаемся на второй этаж, прапорщик вытаскивает из кармана красную повязку с надписью «Дежурный» и протягивает мне:
— Надень на всякий случай.
Он стучится в последнюю по левой стороне комнату:
— Открыто, — отвечают ему, и Шлык скрывается за дверью.
— А-а, Ебун Петрович! Пить будешь?
— Юра, выручай! У тебя гондоны остались?
— Обижаешь…
— С усиками, те, французские?
— Опять обижаешь. Кончились.
— Ты же хвастался, что брал тридцать пачек! Это девяносто штук!
— А когда это было?!
— Ну, может, десятого.
— А сегодня?
— Семнадцатое.
— Ну вот…
— Что «вот»? Как кролик? За неделю?!
Лейтенант пожимает плечами.
— Попробуй с пупырышками.
— Что с пупырышками?
— Попробуй, тебе говорю, с пупырышками. У меня есть итальянские. Оч-чень неплохой эффект, бабы просто ревут, а девушки вообще теряют сознание.
— Не надо! Господи, что же делать?
— Так ты пить будешь?
— Только один стакан, я очень занят.
За дверью умолкают. Я рассматриваю повязку. Под словом «Дежурный» кто-то ручкой подписал «козел»….
— Вот кобели! — внезапно говорит за спиной чей-то женский голос, так что я вздрагиваю. Из соседней двери выходит в легком халатике наша библиотекарша Ольга, жена старшины роты.
— Мужиков послушаешь, так ничего важнее ваших членов нет.
— Почему же, — говорю я, — женская грудь, например.
— И ты туда же. А здесь что делаешь?
Я показываю повязку:
— Боевое задание.
Оля худенькая, невысокого роста. Еще довольно рано, но она уже, похоже, выпила лишнего, и ее явно портит яркая косметика.
— Так, я приказываю, заходи.
Она широко распахивает дверь, напротив которой у окна стоит стол с закусками и выпитой бутылкой вина. Вторую начатую бутылку Оля держит в руке:
— Будешь?
— Не могу, я на посту.
— А я могу, — она выпивает, не морщась, спрашивает:
— Скажи, сержант, я красивая?
— Конечно.
— Я тебя нравлюсь?
— Как и все красивые девушки.
— А-а… Значит, я красивая. А ты боишься моего мужа?
— Вы о чём?
— А меня?
— Нет.
Она крепко прижимает мою руку к своим губам, оставляя на коже густой бант яркой помады, смотрит мне в глаза, замирает, ожидая моих действий. Я молчу, разглядывая сверху ее едва распахнувшийся халат, под которым угадывается красивая грудь.
Ольга ловит мой взгляд.
— Ты хочешь?
Халат ее распахивается.
— Хочешь? Посмотри.
Грудь действительно красивая, не большая, не маленькая, не отвислая, с набухшим алым соском. Как раз под мою ладонь. Я напрягаюсь:
— Не надо, перестань… те. У меня есть девушка… А это…
Халатик затягивается.
— Ты боишься, — говорит она. — Просто боишься моего мужа.
Я поворачиваюсь. Ольга кричит в спину:
— Вы все его боитесь!
Я стучу в дверь, за которой скрылся Шлык:
— Разрешите? Товарищ прапорщик, я пошел.
— Хорошо, — говорит Шлык. — Сержант, скажи капитану, что я… ну что… в общем, сам придумай что-нибудь. Кстати, ты старшине своему про шинель не говорил?
— Что не говорил?
— Ну, что она тебе не нужна.
— Нет.
— И не говори. Потому что я у тебя ее по-ку-па-ю! Ладушки?
— А трусы ситцевые солдатские одна штука не нужны?
— Размер?
— Я пошутил.
— Так отмажешь от капитана?
— Хорошо.
Я выхожу и слышу, как лейтенант спрашивает у Шлыка:
— Помнишь, я тебе про Таньку из ТЦ рассказывал?
— Ну…
— Так вот, я её на хрен послал! Продолжай, пожалуйста. А зачем этот мудак к твоей соседке приходил?
— Мы же не дети. Он мужчина видный. Ну и для неё это дело не поперёк.
Я спускаюсь на первый этаж, останавливаюсь у стенгазеты «На боевом посту» и снимаю повязку. Дурак, ругаю я себя, на Меркурия наорал, а сам… Тоже мне монах! У меня есть девушка! Хороша девушка — за два года ни одного письма… Я прислоняюсь к стене и вспоминаю свою Ленусю.
Вспоминая, как однажды забыл у неё крестик. Обыкновенный крестик. Снял его, положил на телевизор и пошел в ванную. На следующий день подумал, что надо бы позвонить Лене и сказать, чтобы убрала с видного места, а то родители заметят. И когда я позвонил, она сказала: «А ты вчера что-то оставил». Конечно, ответил я, своё сердце. Она засмеялась точно так же, как вчера, когда я вышел из ванной, обмотанный большим желтым полотенцем. Ах ты мой цыпленок, сказала она, а я, подхватив её, отнес на кровать. Я аккуратно опустил её, разбросал её волосы по подушке и замер. Как она была красива! У меня даже дыхание перехватило. Это такой кайф видеть рядом с собой красивую обнаженную девушку, ласкать, целовать её и осознавать, что она сейчас будет твоей!
Господи, о чем я думаю!

* * *

Я иду к машине.
— А где Шлык? — спрашивает Капкин.
— В караул пошел.
— Запил с лейтенантом?
— Нет, обсуждает военную доктрину стран-членов НАТО и просто членов.
— Вот гад, обещал же не пить. Поехали.
Мы едем к торговому центру, где на втором этаже приютился аптечный киоск.
— Ну как? — спрашивает Капкин, когда я выхожу из ТЦ.
— Никак.
Затем едем в аптеку при госпитале.
— Ничего?
— Нет.
Потом еще в одну аптеку, последнюю.
— Ну?
— Отбой.
Капкин закуривает.
— Если есть мысли, излагай, — говорит он.
— Можно жене сказать, что одолжил другу.
— Нет.
— Понимаю, секс не одалживают. Тогда что украли. «Представляешь, любимая, ничего не пропало, а наши резиновые таблетки исчезли».
— Нет.
— Моль съела.
— Нет.
— Трахаться без них.
— Нет.
— Ехать в город.
— Далеко, не успею до завтрашнего дня.
— Тогда остается только честно признаться.
— Моя жена — дочь комчасти.
— Ну тогда…
— Нет!
— Почему?
— Потому что ты достал меня уже своими идиотскими советами! У меня сегодня голова болит, что сказать жене, а завтра будет задница болеть, потому что ее папочка даст мне такого пинка, что полечу я куда-нибудь на Новосибирские острова, а если ты думаешь, что они возле Новосибирска, то глубоко ошибаешься. И вообще, с чего это Шлык взял, что ты сообразительный?
И вот с этого момента кричу уже я. Плевать, что не по уставу, плевать, что напротив офицер. Пусть не завтра я поеду домой, а две недели отсижу на «губе», пусть, но я должен так поступить.
— Что!!! Это кто кого достал!!!
От злобы я начинаю задыхаться, роюсь в бардачке, нахожу календарик.
— Какое сегодня число? Что за придурок весь календарь исчиркал? Неважно! Так вот завтра я уже гражданский человек. Смотри!!!
И вдруг глаза у Капкина загораются.
— Вот же он! Дай его скорее!
Капкин выхватывает календарь, что-то бормочет высчитывая.
— Спасен! Господи, спасен! Соколов, ты понимаешь, что ты нашел? Это календарик жены, она отмечает на нем свои месячные. У нее как раз цикл идет! Ура!!! Да я за это время пять раз в город съезжу! Дай-ка я тебя поцелую!
— Не надо.
— Ну, тогда на свалку отвезу.
— Там мне и место. Но лучше я пешком.
— Сержант, без обид!
Я бросаю на сиденье коробку от презервативов. Блондинка с картинки обиженно фыркает.
— Конечно, товарищ капитан. До свидания, нет, лучше прощайте.
Я иду на свалку за Меркурием. Он не спит в шалаше, а ждет меня у дороги.
— Пошли, — говорю я ему.
Идем тихо. Впереди у нас «периметр» и два окошка КПП.