Все считают, что неприлично хотеть замуж. Почему неприлично-то? По-моему, совершенно нормально. Все мои девчонки, типа, не хотели, а сами замужем. А я открыто говорю: «Хочу замуж!» И не замужем. Обидно.
Кажется, во мне химии какой-то женской нет, которая мужиков присушивает. Они сперва ведутся, приглашают туда-сюда, а потом остывают. Хотя я блондинка, как они любят, по моде худенькая, на работе ответственная и на шею никому не сяду: у самой зарплата. Ростом, правда, не вышла, но многим нравятся маленькие женщины. Мама уверяет: маленькие созданы для любви, а большие — для работы.
Подруга отругала:
— У тебя печать на лбу — замуж невтерпёж, поэтому мужчины уходят. Они пугливые, к ним нельзя с такой печатью лезть, к ним осторожно, с подходами надо!
Подошла к зеркалу, посмотрела на лоб. Даже кулаком потёрла, как будто удостоверилась. Лоб как лоб. Нет никакой печати. Какие такие особые подходы нужны? Пошутить-потанцевать — запросто, мозг не клюю, сумочки не клянчу, да и не подхожу с места в карьер — берите, мол, в жёны, а кавалеры исчезают куда-то. Не то чтоб уж совсем бегут, роняя тапки, нет, просто звонят всё реже, реже и пропадают.
Жена из меня хорошая выйдет. Поддержу всем сердцем, сердца у меня много, не растрачено оно; накормлю вкусно и полезно, постираю за мужчиной — руки не отвалятся… да только всё одна я. Любить хочется, понимаете? Не чужого-женатого, дважды в неделю в обеденный перерыв гостящего, а своего, родного-родного. С работы ждать, у порога обнимать за шею, в губы целовать, даже небритого, рассказывать, как день прошёл, отпуск на море планировать, подарки на двадцать третье февраля выбирать — за пару месяцев голову ломать, что подарить, ночью ему под крылышко укладываться, а коленку — на ногу волосатую, колючую, закидывать. Этого всего хотеть — стыдно, да? Детей рожать! Тридцать восемь, поезд скоро уйдёт… Лучше бы девочку. А совсем идеально — девочку и мальчика.
Судьба и за печкой найдёт, говорите? Я на работу собираюсь. Вдруг автобус — и есть та печка? Тряхнёт на рытвине, столкнёмся плечами, посмотрим в глаза друг другу — и сразу всё поймём… или, к примеру, сотрудника нового взяли, он за соседним столом сидит, чашку забыл, первый день всё-таки, нервничает, а у меня как раз запасная есть; подскажу ему, что да как у нас делается, в курс дела введу, так сказать… или на полу поскользнусь, а он под локоть подхватит — и тело так иголочками заколет, всеми рецепторами откликнется, что больше оба не захотим руки расцеплять… Может ведь такое быть, правда?
* * *
На работу замечтавшаяся Аня не попала. Запершило в горле, начала подниматься температура. Знобило. Накрывшись одеялом, пледом и зимним белым пуховиком, женщина сунула под мышку градусник. 39,8. Парацетамол действовал как жароповышающее. Невыносимо хотелось чаю, но сил подняться и вскипятить воду не нашлось. Тянула спина сзади, в зоне лёгких, выламывало до хруста поясницу, тяжело кружилась голова. Анюта нашла положение поудобнее и замерла, показалось — заснула.
Перед ней расстилалась коричневая степь. Из мёрзлой бесснежной земли кое-где торчали обломки примороженных предгорных кустарников. Почти лысый невысокий бурый холм Богдо зазывал к себе, заманивал, важно было поскорее дойти: там ожидал дух горы, зияя со склона чёрными пещерами глаз. Совершенно не чуя мороза, Анна шла по неровной, изрытой сотнями лошадиных копыт каменной, тёмной в серебристом кружеве почве, едва касаясь ботинками спутанных заиндевевших клочьев невысоких трав, ей становилось легче и легче, но сильно задерживали предательски медленные ноги. Табуны низкорослых крепких лошадей, формой крупа напоминающих зебр, паслись поодаль, изредка оглашая окрестности бодрым фырканьем и взмахивая чёрными хвостами.
Посреди ничего возвышалось овоо — культовая груда камней и палок, украшенных шёлковыми голубыми шарфами хадак. Буддисты, побывавшие здесь раньше, в знак благодарности обрызгали молоком священное место, принесли сладости, монеты; охотники — шкуру тарбагана и пару облезлых лис; болящие, но исцелившиеся — костыли. Сухая гора издавала странный гул и призрачно светилась.
Невесть откуда взялось понимание, что нужно делать, а в кармане — бутылка архи. Путница трижды обошла вокруг овоо, на четыре стороны побрызгала водкой, ублажая духов, испросила доброго пути, затем аккуратно уложила своё ставшее ненужным тело рядом с чужими костылями и крикнула Богдо:
— Иду!
Не глядя на завёрнутую в белую куртку оболочку, невесомо начала движение. Дух подгонял нетерпеливыми тычками ветра в спину, закручивал воздух в воронки, поднимал над степной пустошью пучки растений. Сумерки сгустились, и она не вдруг поняла, кто преградил дорогу. На плоской бурой морде, сливающейся цветом со степью, зажглись два внимательных жёлтых глаза.
— Бурят?! Откуда ты здесь? Где мы?
Кота не стало много лет назад, с тех пор Анна не заводила питомцев: боялась новых утрат.
Животное дёрнуло ухом, проскользнуло между ног, потеревшись спинкой, и призывно обернулось, направляя хозяйку обратно к овоо. Та послушно вернулась, легла лицом вниз на собственное больное тело, обняла руками. Оно вернуло тревоги и ломоту в спине. Кот примостился сверху, согревая животом лёгкие. От Бурята исходило тепло, болезненные ощущения уменьшились, гора постепенно перестала гудеть, отверстия пещер выпустили стаю мелких диких голубей, спрятались в облаке, и успокоившаяся девушка начала подрёмывать.
* * *
Из небытия выдернул звонок.
Скинув на пол поочерёдно куртку, плед и одеяло, Аня с трудом поднялась, держась за стены, дошла до входной двери и распахнула, не спрашивая, кто там. В проёме стоял высокий мужчина лет сорока с котёнком на руках.
— Извините, я новый сосед. Под вашей дверью вот этого героя нашёл. Потеряли?
На женщину выжидающе смотрели четыре жёлтых глаза — два мужских и два кошачьих. Анна вздрогнула, кивнула и, подломив колени, некрасиво упала на пол. Уходящее сознание успело уловить встревоженный возглас:
— Да у вас жар!
… Солнце пробралось сквозь ресницы. Медленно, осторожно женщина приоткрыла один глаз, за ним — второй. Весёлый рыжеватый свет из окна залил комнату. На толстом одеяле свернулся новый жилец, пушистый хвост щекотал щёку. Из кухни доносилось позвякивание, приятно пахло выпечкой. Заинтригованная Анна отправилась туда.
Желтоглазый кулинар обжаривал на сливочном масле куски батона, обмакивая в молоко. Первая порция гренков лежала на тарелке. Забурлил и отключился чайник. Мужчина повернулся на звук и раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но почему-то промолчал. И Анюта промолчала тоже. Они стояли молча, неподвижно, словно кто-то невидимый выключил время волшебной кнопкой, пока их не вернул к плите запах подгорающего хлеба. Только тогда они хором зашумели, засуетились, задвигали сковородкой и заохали, чуть не наступив на прибежавшего из комнаты котёнка.
— Как назовём красавца? — улыбнулся сосед.