Иногда меня спрашивают, почему я написал много рассказов под впечатлением от поездки на поезде, а о впечатлениях, полученных во время полёта в самолёте — ничего. Действительно, ничего. Получается, что в течение пяти лет, что я учился в Литературном институте, я пользовался только услугами поездов. Это очень похоже на правду. Но был один случай, о котором я собираюсь рассказать.
В первые зимние каникулы я решил полететь домой самолётом. После шести месяцев разлуки хотелось поскорее увидеть своих родных. В конце семестра я начал хлопотать о билете. Из Москвы в Ашхабад было два рейса: один прямой, другой – с посадкой в областном центре. Мне достался билет на рейс с посадкой.
Наступил долгожданный день. Все экзамены сданы. Впереди – зимние каникулы. Я уже в аэропорту. Уже в салоне самолёта. Нашёл свое место и удобно устроился, а самолёт всё никак не взлетает. Понимаю, что это от того, что я очень тороплюсь. Оглядываюсь. Вокруг разношёрстный народ. Кого только тут нет!
Моё место у иллюминатора. Повезло, значит. Пришёл один из соседей, мужчина лет сорока, в кожаной куртке, на голове ондатровая шапка. Шапка новая, скорее всего, здесь, в Москве купленная. Сосед устроился на одно кресло, а на другое положил шапку. Ондатровая шапка, конечно, достойна уважения, но не в таком же объёме… Пришёл второй сосед. Первый убрал шапку с кресла и положил себе на колено. Второй сосед устроился между нами.
Присматриваюсь. У нас на юге кожа в моде что ли? У второго соседа тоже кожаная куртка, но не такая, как у первого, а другого пошива. Такие короткополые, поношенные куртки, обычно, бывают у лётчиков. С этой догадкой я попал в десятку, но, об этом чуть позже…
Наконец, взлетели. И относительно быстро прилетели. Всего около трёх часов были в воздухе. Внизу уже виден областной центр, где мы должны сделать посадку и, высадив нескольких пассажиров , взять вместо них других, купивших билет на наш рейс, сразу же лететь в Ашхабад.
Самолёт сделал вид, что пошёл на посадку, но не сел, а обратно поднялся в воздух. Вернулся в свою стихию, значит. В салоне не все и не сразу заметили этот манёвр. Но некоторые, всё-таки, заметили. Среди них и мой сосед в куртке лётчика. Он через меня бросил беглый взгляд на иллюминатор и пробормотал:
— На второй заход пошли, видимо, шасси не выпускается…
Зная, что такое «шасси», в ужасе закрываю глаза. От страха первым делом на язык приходят молитвы, эти непонятные арабские слова, которые я раньше годами не смог выучить, а теперь они сами срываются с языка. Вижу, другие пассажиры сидят спокойно, глазеют в иллюминатор. Некоторые хотят узнать причину не совершившейся посадки. А я уже её знаю, но, от этого мне не легче.
Вспоминаю про гостинцы сестрёнкам. Штапельные платки. Рубль восемьдесят цена… В чемодане…в багажном отделении лежат… Как же я хотел их порадовать…
Самолёт, сделав круг над областным центром, пошёл на второй заход. Но, с посадкой опять что-то не заладилось, и он снова поднялся в воздух. Снова описывает круг над городом, и снова на посадку… Всем телом чувствую, что самолёт начинает трясти. Отчего так? Может от того, что лётчик на этот раз всерьёз подумал сажать самолёт против его воли?
Искоса смотрю на соседа. Он сидит наклонившись на колено, и бормочет:
— Керосин заканчивается… Лучше сажать на брюхо, чем камнем падать на землю… Я знаю… как-никак… бывший лётчик…
Лучше бы этого соседа не было рядом со мной. Я же не каждый день летаю.
Чувствую запах дыма. Горим? Слава богу, нет. В переднем ряду кто-то закурил сигарету. Сидит и курит. Вопреки всем запретам. Наверное, тоже бывший лётчик… Тоже знает, что шасси не выпускается. Курит в последний раз, так сказать… А когда в последний раз, то всё разрешается… Нет запрета ни на что…
Наконец, появилась она – стюардесса. Молодая, симпатичная. Она объявляет, что самолёт пошёл на посадку. А я, и рядом сидевший бывший лётчик, и тот, который, курит в салоне самолёта, мы уже давно знаем, что самолёт уже в третий раз заходит на посадку.
Она, то есть, стюардесса просит, чтобы все сидели на своих местах, головы, на всякий случай, спрятали между колен. Видно, не хочет, чтобы в салоне началась паника, поэтому говорит, что посадка самая обычная… А сама белее бумаги, руки трясутся… Мы сидим и ждём, головы спрятали между колен.
Перед моими глазами встают мать и младшая сестра. Сестра в шестом или в седьмом классе учится. Очень обрадовалась, когда я после службы в Афгане вернулся живым и невредимым. Это было почти два года назад, осенью. Сейчас зима…
Толчок. Я бы сказал, очень сильный толчок. Самолёт подпрыгнул на несколько десятков метров. Если бы не застёгнутый ремень безопасности, я бы перелетел через кресла, выстроившиеся передо мной.
Ещё толчок. Кажется, что самолёт на полосе подпрыгивает, как кузнечик. Или как маленькая девочка, играющая в «классики»… Разница в том, что девочка, подпрыгивая по начерченными на асфальте мелом квадратиками, приближается к победе, а мы приближаемся неизвестно к чему…
Толчок. Очень сильный толчок. Вещи, разложенные на верхних полках, посыпались, как перезревшие яблоки в саду. В одно мгновение салон самолёта превращается в салон универмага. Чего только здесь нет: и сумки, и зонты, импортные плащи, несколько мужских шапок, причём, очень дорогих, если не ошибаюсь, нутриевых…
Ещё слабый толчок и слышен скрежет металла, прилизывающий холодную поверхность бетона. Долгий металлический скрежет, причём, такой, будто исходить не из-под брюха самолёта, а возникает прямо из глубин моей ушной раковины, и проходя через стекло иллюминатора, стелется на холодный вечерний бетон посадочной полосы. Идёт какой-то, непонятный обратный эффект.
Самолёт остановился. Темно. Никакого движения. На миг всё застыло. Обратный эффект продолжается, но, теперь не в ушах, а в душе каждого пассажира. Тебе кажется, что, ты – это не ты… Кажется, что, вместо тебя на кресле самолёта маленький ребёнок, дитя в пелёнке… Он хочет плакать и известить о своем прибытии в этот мир. Но не может, потому что в салоне самолёта сейчас табу на все звуки. В самолёте тишина. Вселенская тишина. Это похоже на всемирный потоп… Терпи, малыш, скоро заплачешь, терпи…
И тут тишина взрывается. Кто-то из пассажиров начинает плакать, кто-то смеяться, кто-то кричать, а другой сидит и молчит, перебирая в голове всё, что происходило с ним в последние минуты жизни.
И малыш исчез из моего кресла – это снова я… сижу и молчу.
Через иллюминатор вижу правый бок полуразбитого самолёта. Вместо крыла торчит обломок… Красные пожарные машины обхватили самолёт со всех сторон. Слава богу, пожара нет. Вспоминаю слова соседа «Керосин заканчивается…». Поворачиваюсь к нему, он до сих пор сидит, пряча голову между колен.
Нас быстро эвакуируют. Быстрыми шагами отхожу от самолёта. Не поворачиваюсь. Не хочется увидеть его разорванное брюхо. Там теперь нет багажного отделения, нет моего чемодана, нет штапельных платков – гостинцев для сестёр. По рубль восемьдесят каждый…
Но, я остался, превратившись из младенца в пелёнке обратно во взрослого. В очень взрослого, почти старого человека…
