В наше время всё самое интересное происходит на бегу.
Если по ряду причин (печальных, но объективных) вы ходите медленно, семените или ковыляете, вы не сможете заметить мелькающие, как вагоны метро, события жизни, и день ваш пройдёт в душном коконе. И совершенно не факт, что последующие дни проведут вас по стадиям бабочки. Возможно, кокон вскорости будет заколочен гвоздями, а следующей стадией станет жизнь с червяками.
Так думал не старый ещё, но печально сморщенный (и брезгливо сморщившийся) мужчина, которому только что уступили место в метро. Место ему досталось не по причине возраста, а по той усталости, на которую смотреть было невмоготу. Паренёк вежливо поднялся, после чего испарился, сбежал в другой конец вагона, только бы не стоять над этим человеком, один вид которого убивал надежду на лёгкий день и порцию кофе в одноразовом стаканчике. Стаканчик так приятно мять и выбрасывать, и собственная рука, выжимающая из него остаток кофейной жизни, кажется всемогущей. И пусть в этот день всё будет легко.
Примечательно, что на место сбежавшего парня никто не встал — образовалась брешь. Видимо, люди, тесно прижатые друг к другу, чувствовали, что мужчина этот своим видом (кислым, использованным, как стаканчик из-под кофе) может испортить им и утро, и день, и аппетит.
Мужчина, привычный к одиночеству (люди пошли грубые, на сочувствие неспособные), уставился в брешь. Напротив сидела, интеллигентно скрестив толстые ножки, женщина с растрёпанными, буйными, какими-то детскими кудряшками. В ушах наушники, слишком розовые для дамы под пятьдесят, а в них, как сразу уверовал мужчина, классическая музыка. Он в это поверил, потому что в руках у женщины была потрёпанная бумажная книжка и огрызок обычного карандаша. Конечно, это классика. Вот она что-то сосредоточенно помечает — пишет на полях, в особо важных местах ставит страстные, требовательные, продавливающие страницу знаки вопроса. Это так мило и так старомодно!
Мужчина преисполнился нежности. Смотрел на женщину так, будто перед ним экран в старом кинотеатре и идёт чёрно-белое кино.
На «Курской» место рядом с ней освободилось, и он неожиданно для себя проворно пересел.
— Вы, наверное, преподаёте? — спросил, и она улыбнулась, кивнула. — Детям?
— Нет, — ответила женщина, — подросткам.
— Жаль, жаль, что мне в жизни не попалась такая учительница… Что преподаёте? Классическую литературу? Историю? Что это у вас? «Анна Каренина», «Фауст», «Илиада»? Или что-то мо-дер-нист-ское? — это слово он с презрением делит на слоги.
Она, захлопнув томик, показала обложку. На кровавом фоне значилось «Секс, власть и пряники». Тут же имелась картинка: рука в латексной перчатке мнёт несминаемые сиськи; телеса под пальцами вспучились, вылились на буквы, затопили слово «секс».
Он поднял взгляд, полный тоски и боли.
— М-да, вы меня пугаете… Впрочем, не вы первая.
— А вы не пугайтесь, — сказала она нежно. — Книжка интереснейшая, я по ней лекции готовлю.
— Это-то и ужасно. Даже мне хочется послушать… Весь мир — извращенцы, и я скоро стану таким же…
— Отлично, поздравляю вас с будущими открытиями! — женщина встала. — До свидания! Если вы, конечно, не выходите… Не выходите, значит? — и аккуратно, мягко протиснула к двери своё пышное тело.
Мужчина, конечно, остался в вагоне, и вагон, сцепленный железными соединениями с вагонами предыдущим и последующим, со всем поездом, с машинистом, с кольцевой бесконечностью, почухал по кругу, по беличьему колесу, из которого, полагал наш пассажир, нет выхода.
Однако выход был, но он сплыл вместе с женщиной в розовых наушниках. И платформа, на которой она твёрдо стояла в розовых (вот пошлость-то) кроссовках, тоже сплыла, исчезла…
А если бы он вышел, а? Что ж, случился бы роман, никчёмный, абсолютно бульварный (судя по книжке, которую она читала).
Так что выход этот — совершенная дичь. И единственная заговорившая с ним за неделю (да что там, за месяц!) исчезла в яростной расцветке станции «Новослободская», в карнавальной толпе, пахнущей потом, полиэтиленовыми пакетами и бумажными стаканчиками.
Между прочим, женщина эта была очень придирчива, когда речь шла о кофе. Она, между прочим, всегда носила с собой бутылочку сливок и самодельное печенье (по рецепту Пруста). Сын этой женщины, весёлый, вежливый пацан, подаривший матери розовые наушники, по утрам таскал у неё из тайника сладкое (разве возможно спрятать сладкое от подростка?), таскал да приговаривал: «Переходите на тёмную сторону! У нас есть печеньки!»
И тут вспомнилось, что печенье-то она дома забыла. Всё набегу, всё набегу.
