В пять часов утра он решил поехать из бара не к себе домой, а к родителям. Ему необходимо было поговорить с кем-то близким. Так он сам себе и сказал. Но вот только затуманенный хмелем разум тридцатилетнего человека напрочь позабыл о двух крайне важных обстоятельствах. Во-первых, мама предупреждала, что в конце недели уедет на дачу, а, значит, поговорить с ней с глазу на глаз не удастся. А, во-вторых, не получится и излить душу с отцом, поскольку прошло уже больше года, как он умер.
Опираясь руками на стены, он прошел в свою некогда детскую комнату, и рухнул на диван. Сильно кружилась голова. Провалиться в сон никак не удавалось. — Спать! Скорее спать! — пробормотал он вслух и вновь попытался расслабиться.
— Нажрался? — раздался рядом странный с хрипотой голос.
«Теперь еще и слуховые галлюцинации», — пронеслось у него в голове.
— Макс, ты нажрался и оглох? Или сначала оглох, а потом нажрался?
Сон сняло как рукой. Глаза открылись так широко, что со стороны могло показаться будто бы человек внезапно прозрел или, того хуже, умер от внезапного испуга.
Он сел на диван, пытаясь понять, кто именно с ним заговорил.
— Макс, это я. Не ужели ты еще и ослеп?! Это же я — Джони! Твой любимый солдатик. Ну, или как ты там говорил.
— Джони?! — пытался в темноте разглядеть фигуру игрушки Макс. — Не вижу… ты где?
— Перед тобой, болван пьяный! На секретере! Твоя мама принесла меня с антресоли. Хочет меня кому-то подарить. Думал, мы с тобой уже не увидимся.
— Джони, а с каких пор ты умеешь говорить? Хотя… бред… я перепил, и мне все это кажется. Пластмассовые солдатики не разговаривают.
— Макс, да какая разница! Скажи, ты что не рад меня видеть?
— Джони, старина, рад… честно, очень рад! — с этими словами Макс поднялся с кровати и, продолжая качаться из стороны в сторону, подошел к секретеру. — Дай-ка, я тебя расцелую!
— Эй, эй, эй! Оставить целова… — попытался воспротивиться солдат, но было уже поздно.
— Макс, — произнес Джони, будучи крепко сжатым в руке, — сколько мы не виделись? Год? Больше?
— Наверное, больше… года полтора. Сначала Наташа ушла. Потом батя… — проговорил молодой человек, и, чтобы не заплакать отвел глаза в сторону. — Джони, можно я сяду? Голова кружится.
— Действуй. Ты ж у нас главный!
— Главный… скажешь тоже.
— Ушла? Почему? Про Владимира Сергеевича я понял, когда фотографию позавчера на полке увидел. Прими мои… — не успел договорить солдат.
— Джони, с Наташкой мы развелись года полтора назад, а батя в феврале того года умер.
— А Кирюха? Как он?
— С Наташкой живет.
— Видишь его?
— Да. Но…
— Что «но»? Что-то не так?
— Джони, все как-то не так. Я до сих пор не могу прийти в себя…
— Из-за Наташки?
— Из-за бати. Он всегда был рядом… Помнишь, он мне тебя подарил на день рождения. Мне тогда пять лет исполнилось. Ты с тех пор — мой лучший солдатик.
— А Кинг-Конг?
— Обезьяныч? Да, он тоже крутой, чего уж там! Но ты же раньше в моей жизни появился…
— Че ты размяк, Макс? Нужно продолжать жить дальше!
— Что ты об этом знаешь, Джо? Терял ли ты… — Макс запнулся. — Прости, Джо.
— Знаю, Макс. Много, что знаю. Это для тебя войнушка было будничное времяпрепровождение, а для нас, игрушек, каждое сражение — это вновь прожитая жизнь, где все происходит по-настоящему. А мне, на ту беду, особое везение выпало! Я ж у тебя любимый солдатик! Когда от штыков и пуль на моих глазах гибли друзья и товарищи, я у тебя всегда в живых оставался. Ты порою не очень-то и церемонился, лишая всех моих друзей жизни. А кого мне это было? Какого это, Макс, быть одному? Ты и не интересовался… А в те дни, когда ты не прибирал в комнате, оставляя нас разбросанными на полу, я оставался наедине с собой на поле сражения по несколько дней. Я стоял и наблюдал за бездыханными телами боевых товарищей, не имея возможности отвернуться от этого зрелища. И мне, брат, при этом никто не наливал что покрепче, дабы я мог забыться или хотя бы просто-напросто уснуть.
— Джони, я не знал.
— А Зина? Помнишь Зину?
— Э-э… санитарку ту пластмассовую что ли?
— Да! Ее ты в один прекрасный день отдал племяннице. Потому что тебе не нужна была фигурка без оружия. Воевать она не умела! А у нас, Макс, любовь была! Любовь, понимаешь?
— Прости, Джони. Я ж не…
— Проехали. Все равно уже ничего не вернуть.
— А как же ты тогда…
— А у меня, Макс, выбора не было. Просыпаешься, бреешься, бьешь себя по щекам и вперед с флагом в руках. Я ж флагоносец, не забыл? За мной люди!
— Помню.
— А у тебя, Кирюха растет. Ты ж для него тоже, можно сказать, человек с флагом!
— А с Наташкой как быть? Не подскажешь, раз такой умный?
— Забей!
— В смысле? Как ты на Зинку?
— Зинку я до сих пор люблю. Но она у меня никогда гулящей и не была.
— А Наташка значит была?
— А то ты сам не видел?
— Не видел. А ты, если такой зрячий был, что ж тогда молчал?
— Ты меня не слышал…
— Так оно все, — произнес Максим, несколько раз сам себе кивнув. — Я ж раньше, Джони, вообще никого не слышал… а вот стоило мне скатиться в пропасть, так и…
— Да какую пропасть, брат?! Соберись! Я тебе говорю! Твой верный флагоносец! Нет никакой пропасти. Начни все с чистого листа.
— Сын есть, мать жива, слава Богу! Что тебе еще нужно?! Как ты мне всегда говорил — приготовится к бою и вперед за орденами!
— Есть, вперед за орденами! — первый раз за долгое время беззаботно рассмеялся Максим. — Дай-ка, я тебя обниму и еще раз расцелую!
— Э, э, э! Хорош… — было последнее, что успел проговорить солдат…
Проснувшись, Максим нашел возле себя на диване крупную, потертую фигурку солдатика. Гордо вздернув голову, зеленый пластмассовый солдат держал перед собой двумя руками большой красный флаг.
— Как же я тебя люблю, Джони! Как же я тебя люблю! — улыбнулся Максим, и достав из кармана джинс телефон, стал быстро набирать номер.
— Алло, Катя!
— Привет, дядя Максим!
— Катя, слушай, помнишь, я как-то давно подарил тебе фигурку солдатика. Ну, вернее, не солдатика, а санитарки. Ты еще сказала, что у нее лицо красивое.
— Да, дядя Максим, помню.
— Она еще у тебя?
— Ага.
— А ты сможешь ее найти?
— Думаю, да. Я ничего не теряю.
— Катя, никуда не уходи. Слышишь? Никуда не уходи! Я уже еду.
-
Лара Кутич. Картина
-
Евгений Личный. Рубашка
-
Валерий Соловьёв. Балерина
Похожие записи
