Я тихо подкрался к забору. Между его кривыми деревянными зубьями зияли такие щели, что мне, тощему, мелкому, легко было в них пролезть. Я всегда комплексовал, что такой недорослик, но брат говорил, что это моя суперспособность — я могу быть невидимым и пролезу где угодно. Конечно, ему-то хорошо говорить. Брат у меня сильный, крепкий. Когда меня обижали, он всегда лез в драку и всегда побеждал. Ну, почти всегда…
Вздрогнул от неожиданности — на макушку упала большая капля то ли дождя, то ли росы. Холодная. Конец марта.
Я давно приглядел этот дом — старый, обветшалый, с заплатами из оргалита и досок. Дом был сшит из всего, что только можно найти, и напоминал очередное творение доктора Франкенштейна. Я всё сидел, смотрел на этого очаровательного уродца и оттягивал момент. Страшно. Порой мне казалось, что я ужасный трусишка, и от этого мне становилось так стыдно…
Втянув сырой воздух, полный запахов листвы, земли и дерева, я протиснулся в щель забора и, крадучись, стал пересекать небольшой дворик. Увидел то самое окно — оно всегда приоткрыто. Заглянул внутрь. Меня сразу накрыла сотня запахов: глаженое бельё, ромашки в вазе, кофе в недопитой кружке, забытой на столе, детское мыло — то, старое, ещё из советских запасов, мясо в духовке, буханка чёрного хлеба в целлофановом пакете…
Так пахнет этот дом. За годы воровства я открыл удивительный факт: каждый дом пахнет по-своему. Как и люди. У них свой характер, своя история, своё настроение. Мне так всё это интересно… Узнавать новые дома.
Осторожно спрыгнул с подоконника. От голода желудок свело до боли, во рту появился неприятный горький привкус. Не ел целый день. Схватил хлеб. Отгрыз кусок прямо от батона, невольно простонав от удовольствия.
Яркий свет ударил в глаза, ослепив. Резко обернувшись, увидел хозяйку дома. Она завизжала так, что я подпрыгнул на месте. Схватилась за веник.
— Паразит мелкий!
В своей жизни я усвоил одно — нет ничего более пугающего и грозного, чем дородная женщина в засаленном халате и с веником в руках.
Я дал дёру. На своём пути сбив чашку, поскользнулся на разлившемся кофе. Резкий стук — веник ударил по столу, хотя целился по мне. Я ласточкой нырнул в окно и шмякнулся мордой в холодную сырую землю.
«Вот и покушал», — только и мелькнуло в голове, когда я, выплёвывая чернозём, задыхаясь от страха, бежал по холодной ночной улице.
Тот дом был уже далеко, а я всё нёсся и нёсся вперёд, не оборачиваясь. Мне казалось, что меня преследуют… Обгонял редких прохожих. Кто-то не обращал на меня внимания, кто-то брезгливо отворачивался, шарахался в сторону. Всегда так к нам относятся… К оборванцам. Иду прочь с улицы. Иду домой.
Наша семья жила в покорёженном трамвае, на стоянке, которую папа называл кладбищем забытых машин. В нашем доме пахло железом, ржавчиной, пылью, маслом и старой резиной. Сейчас тут никого нет. Остались только мы с братом.
Он, как всегда, задерживался, увлёкшись своими «приключениями».
Мне казалось, что вся его жизнь — это весёлое приключение. Он возвращался всегда с едой и невероятными историями. Возвращался ровно в полночь. У нас такое правило. Всегда возвращаться домой.
Я забрался на крышу трамвая. Уже полночь. С тревогой огляделся по сторонам. Его нет. Начал ходить туда-сюда.
— Раз… Два… Три… — это мой маленький ритуал, я знал, что досчитаю до пяти и он появится, он никогда не задерживается больше, чем на пять секунд. — Четы-ы-ыре… — я тянул, нервно почесывал шею. — Пя-а-ать…
— Бу! — брат, прыгнув на меня, сбил с ног, расхохотался. — Чё, мелкий? Испугался?
Я отпихнул его, такого большого, сильного. Отряхиваясь, буркнул:
— Не смешно…
— Да ладно! — он был весёлый, забавно пританцовывал, виляя задом. — А чё я принёс? — кинул мне сухую хлебную корку.
Я сделал вид, что обижен, но невольно расплылся в улыбке, глядя на него. Видел, что он устал, но это не портит ему настроения. Я опустил голову. Совсем я ему не помогаю… Неудачник…
— И чего ты нос повесил? — он всегда замечал, когда я расстроен. — Сегодня-то хоть влез в дом или опять за забором сидел?
— Влез, — угрюмо сказал я, и по моему тону брат сразу понял, что я снова облажался.
— Да брось ты! В следующий раз получится!
Я сильно в этом сомневался. У меня никогда не получалось. Если бы не брат, я бы давно помер с голоду.
— Такой вкусный хлебушек нашёл… Даже успел попробовать. Но тут хозяйка с веником… Она меня так испугалась… Это потому, что я такой урод? — я показал на свой шрам через всё лицо.
— Эй! Ты не урод, это героическое лицо! Знак доблести и побед в неравных схватках!
— А чего она тогда? — обиженно спросил я.
Брат махнул рукой.
— Да у неё просто эта… как её… мусофобия!
— Чего?
— Боязнь крыс и мышей, — со знанием дела ответил брат, заботливо подтянул к себе крысиный хвост.
Как-то зимой он грелся в выброшенных кем-то книгах и такого там начитался, что меня порой страх брал от того, как много непонятных слов он теперь знает.
Я с грустью жевал плесневелую горбушку. Вздохнул. Какой же там, в том доме, был вкусный хлеб! Такого я ещё никогда не пробовал, разве что в детстве, когда был совсем маленьким крысёнком.
Брат, будто прочитав мои мысли, легонько толкнул меня в плечо:
— Ладно, мелкий! Не грусти. Притащу я тебе завтра тот хлеб…
— Нет, не ходи туда! У неё веник! — испуганно бросил я.
Брат посмотрел на меня с добродушным снисхождением, сказал, улыбаясь:
— Мелкий, запомни: веник — это не ружьё! — рассмеялся. — И вообще, нет в нашей стране такой женщины, у которой не было бы веника!
Я тоже невольно улыбнулся. Он у меня такой, мой брат. Всегда радостный, позитивный, уверенный в себе. И во мне тоже. Рядом с ним мне кажется, что я становлюсь чуточку смелее и даже где-то сильнее.
Брат развалился на крыше пузом вверх, мечтательно глянул на серое мрачное небо.
— Эх, а скоро лето! Трава будет вкусно пахнуть… Клевер сладкий… Тепло… И звёзды! Как же я по всему этому соскучился!
На следующий день он ушёл к тому дому. Я слонялся по окрестным улицам. Решил больше не испытывать судьбу и дома обходил стороной. Залез в парочку мусорных баков. Вонь от них, конечно… Зато безопасно.
День был тёплый. Уже пахло весной. Шкурка моя просохла, лапы согрелись — наверное, впервые за этот год. И правда, скоро всё будет лучше. И клевер будет, и хлеб, если мы сможем отжать его у наглых голубей…
Домой вернулся в начале одиннадцатого. Маялся голодный. Скучал, сидя на месте трамвайщика, или как там люди их называют. Притворялся, что тоже вожу трамвай. Я был бы хорошим трамвайщиком. Глянул через лобовое стекло на городские часы. Уже почти полночь!
Торопливо залез на крышу, уселся на наше место. Стал ждать. Поглядел на небо. Уже видно звёзды! Вот оно, наступающее нам на пятки лето… Улыбнулся.
Часы пробили полночь. Я огляделся. Брата ещё нет.
— Один… — повертел мордочкой, усмехаясь, зная, что сейчас он появится со своими шуточками и принесёт хлеб, — два… три… — опять напугает меня, я буду притворяться, что злюсь, а он не поверит, — четыре… пять!
Я обернулся. Никого.
Подавшись вперёд, я чуть громче повторил:
— Пять! Пять…
— Бу!
